ласкова, белолица. Из клетки на нее смотрит с холодным вниманием старая обезьяна.
С нетерпимой пронзительностью вопят попугаи, объятые скучным недугом. Серебристыми язычками они трутся о проволоку, скрюченные когти впились в решетку, серые клювы, столь схожие с желобками из жести, раскрываются и закрываются, как у птицы, издыхающей от жажды. Бело-розовые тельца попугаев мерно качаются у стенок.
Египетский голубь смотрит на бабу красным блистающим глазком.
Морские свинки, сбившись в шевелящийся холмик, попискивают и тычут в решетку белые мохнатые мордочки.
Баба ничем не одаряет голодных животных. Орехи и монпансье — это не по ее карману.
Тогда обезьяна, умирающая от старости и недоедания, приподнимается с тяжким усилием и взбирается на палку, волоча за собой распухший серый волосатый зад.
Понурив бесстрастную морду, равнодушно раскорячив ноги, обратив на бабу тусклый и невидящий взор — обезьяна отдается дурному занятию, так развлекаются тупые старики в деревне и мальчики, скрывающиеся на черном дворе за сорными кучами.
Румянец заливает бледные щеки женщины, ресницы ее трепещут и призакрывают синие глаза. Очаровательное движение, полное смущения и лукавства, изгибает шею.
Вокруг бабы раздается ржанье солдат и подростков. Помотавшись по зверинцу, — она снова подходит к обезьянской клетке.
— Ах, старый пес… — слышен укоризненный шепот. — Совсем ты из ума выжил, бесстыдник…
Баба вытаскивает из кармана кусок хлеба и протягивает обезьяне.
Трудно передвигаясь, животное приближается к ней, не спуская глаз с заплесневевшего куска.
— Люди голодом сидят, — бормочет солдат, стоящий неподалеку.
— Что зверю-то делать? Зверь — он молчит…
Обезьяна ест внимательно, осторожно двигая челюстями. Луч солнца тронул сощуренный бабий глаз. Глаз засиял и покосился на сгорбившуюся полосатую фигурку.
— Дурачок, — с усмешкой прошептала женщина. Ситцевая юбка ее взметнулась, ударила солдата по глянцевитым сапогам и, медлительно виляя, потянулась к выходу, туда, где вспыхнувшее солнце буравило серую дорожку.
Баба уходит, — солдат за нею.
Я и мальчики — мы остаемся и смотрим на жующую обезьяну. Старая полька, услуживающая в здании, стоит рядом со мной и торопливо бормочет о том, что люди Бога забыли, все звери скоро от голоду подохнут, теперь люди, все крестные ходы затевают, вспомнили о Боге, да поздно…
Из глаз старухи выкатываются мелкие слезинки, она снимает их с морщин ловкими тонкими пальцами, трепыхается изогнутым телом и все бормочет мне о людях, о Боге и об обезьяне…
Несколько дней тому назад в зоологический сад пришли