в интертекстуальную игру включается и иной литературный фон:
в «Гонораре» на потертой кровати валялась книга, роман из боярской жизни Головина (опять Голгофа?);
в «Мопассане» фигурируют Ибаньес, Сервантес, «Юдифь» и мн. др.
Заметное место на этом фоне отводится Толстому – прозаику номер один и естественному объекту авторского anxietyofinfluence:
«Мне казалось пустым занятием – сочинять хуже, чем Лев Толстой» («Гонорар»);
«Захмелев, я стал бранить Толстого…» («Мопассан»).
Таков внушительный общий костяк двух сюжетов. Разумеется, обилие сходств не отменяет различий. Очевидны – и заслуживают тщательного анализа – мотивные ряды, характерные лишь для отдельных рассказов, и даже совсем уникальные детали, ибо и они могут иметь глубинное значение. Например, во всех трех рассказах герой пытается обзавестись символическими родителями. Но при этом «Справку»/«Гонорар» отличает акцент на детстве и разнообразных вариантах гомосексуализма и инцеста – педерастии («мальчик у армян»), любви между братьями (метафорическим плотником и его собратом) и между сестрами (двумя проститутками), неповторимой эмблемой чего становится реплика Веры о «сестричке», венчающая рассказ. В фокусе же «Мопассана» оказываются проблемы владения словом, и он недаром завершается многозначительной позой потерявшего дар речи писателя на четвереньках, чему нет параллелей в «Справке»/»Гонораре».
Поэтому вряд ли имеет смысл настаивать на максимально узкой трактовке единства трех рассматриваемых текстов как сводящихся к общему архисюжету. Особенно – на фоне широкого культурного контекста рассказов, выявлением которого мы займемся, исходя из их интертекстуальных и металитературных аспектов.
4.
Выяснение отношений с литературными титанами составляет один из сокровенных пластов сюжета трех рассказов. Явственно прописанными именами – Толстым, Мопассаном, Сервантесом – парадигма великих образцов не исчерпывается. Наличие за текстом богатого ассоциативного слоя тонко задано в начале «Мопассана» проходным, казалось бы, упоминанием о замках в Испании: «Казанцев и проездом не бывал в Испании, но любовь к этой стране заполняла все его существо – он знал в Испании все замки, сады и реки». Чисто воображаемому владению всей этой испанской недвижимостью (характерному для книжного червя-мечтателя Казанцева и предвещающему аналогию с Дон-Кихотом, которая возникнет ближе к концу рассказа) вторит смысл французской идиомы chateauxenEspagne (букв. «замки в Испании») – «воздушные замки». В тексте она, однако, не фигурирует, хотя, конечно, прочитывается просвещенным читателем и уж наверняка подразумевается повествователем – переводчиком Мопассана. Подобно французским воздушным замкам в Испании, незримо витают над