[87, с. 46–47].
Перекличка с Ницше не является чисто словесным эффектом. Проблематика «истины», «лжи», «искусства» и «власти» образует нервный центр бабелевской поэтики и, в первую очередь, «Мопассана» и «Справки»/«Гонорара»; особенно релевантна антихристианская фигура Ницше, умершего сумасшедшим, для концовки «Мопассана»[16].
Собственно, и классики, названные в «Мопассане» по имени, вовлекаются в дело гораздо более интенсивно, чем это впрямую обозначено в тексте. Так, Толстой релевантен для «Справки»/«Гонорара» не только в качестве символа недосягаемой художественной нормы, но и непосредственно – как автор «Воскресения», романа о любви к проститутке. А споры о Толстом на чердаке у Казанцева выдают скрытую связь с толстовским «Предисловием к сочинениям Гюи де Мопассана» (Толстой [117], цит. по [121, с. 271–292]), несомненно, знакомым Бабелю.
Да и в обращении с Мопассаном подводная часть айсберга, разумеется, перевешивает надводную. За бросающимся в глаза монтажным стыком предсмертной агонии писателя с сюжетом «Признания» кроются: искусная реинтерпретация этого рассказа, утонченная игра с двумя другими упомянутыми новеллами («Мисс Гарриэт» и «Идиллией») и негласное использование других мопассановских текстов, в том числе его ранней повести «Доктор Ираклий Глосс», опубликованной лишь посмертно – и как раз во время работы Бабеля над «Мопассаном» – в 1921 г.[17]
Через Мопассана (и его подтексты) в межтекстовой полилог вовлекается широкий круг источников, начиная с Библии, вообще входящих в число постоянных координат бабелевского дискурса. Этим западным голосам противостоит доносящийся как бы из-за сцены русский хор, в котором, помимо Толстого, слышатся (особенно в «Гонораре»/«Справке», с его тройным топосом авторства, детства и проституции) Достоевский, Гаршин, Чехов, Куприн, Горький и другие.
В этом силовом поле по-новому активизируется корпус произведений самого Бабеля, и без того являющийся мощным генератором интертекстуальных взаимодействий. Особенно значимы в этом плане другие рассказы, разрабатывающие ту же инициационную, бордельную и металитературную тематику и аналогичные приемы повествования. Большинство из них относятся к автобиографической серии, провоцируя смешение с реальным автором. Отсюда еще один интертекстуальный аспект рассказов – соотнесенность с текстом жизни самого Бабеля.
Разумеется, подобно другим авторам, писавшим в этом полудокументальном жанре, в частности, Толстому и, главное, своему ментору и покровителю Горькому, Бабель далек от наивного мемуаризма. Он пускает в ход изощренные стратегии самопрезентации, направленные на создание нужного ему квазиавтобиографического персонажа. В частности, в «Мопассане» он заведомо преувеличивает