«[О]на любила его и думала, что связав себя с ним, она испортит его жизнь, а уходя с Симонсоном, освобождала его и теперь радовалась […] что исполнила то, что хотела» (с. 437).
У Бабеля проституция (особенно в «Справке») принимается как нечто само собой разумеющееся, проститутка – такая же женщина, как всякая другая, и задача – в том, чтобы добиться ее любви[50]. Разделяет героев не моральная пропасть, а эстетическая, но она успешно преодолевается творческим актом героя. Необходимость оплаты секса принимается за должное, без каких бы то ни было угрызений со стороны героя и назиданий со стороны автора, а отказ женщины от денег не разделяет героев, а объединяет. На сплочение работает и пародийное двойничество двух «сестричек»-проституток. Парадоксальным образом, толстовское «братство» выражается в социальной атомизации, распаде человеческих связей, а бабелевское – в праздничной совместности.
Знаменующий эту совместность заключительный эпизод с питьем чая на тифлисском майдане[51] богат евангельскими обертонами, венчающими многочисленные христианские мотивы рассказа. Христианский компонент присутствует и в финальной позе Мопассана. Речь об этом еще пойдет в гл. 13, но уже сейчас можно сказать, что при всем своем кощунственном мопассановско-ницшеанском эстетском экспериментаторстве Бабель в конце концов оказывается не чужд и российской духовности.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] См. также свидетельство Льва Никулина [24, с. 137].
[2] Бабель – или вспоминающий его рассуждения Г. Мунблит («Из воспоминаний» [24, с. 79–93]) – неточно цитирует начало гл. 7 «Детства» («Приготовления к охоте»):
«Во время пирожного был позван Яков и отданы приказания насчет линейки, собак и верховых лошадей – все с величайшею подробностию, называя каждую лошадь по имени» (Толстой [118, т. 1, с. 21]).
Ошибка может объясняться контаминацией со сходным местом в гл. 14 («Разлука»):
«Вошел Фока и точно тем же голосом, которым он докладывал “кушать готово”, остановившись у притолоки, сказал: “Лошади готовы”» (с. 41).
[3] По-видимому, имеется в виду следующий пассаж из гл. 12 толстовского трактата:
«Я уже приводил где-то глубокое изречение русского живописца Брюллова об искусстве […] Поправляя этюд ученика, Брюллов в нескольких местах чуть тронул его, и плохой, мертвый этюд вдруг ожил. “Вот, чуть-чуть тронули, и все изменилось”, – сказал один из учеников. “Искусство начинается там, где начинается чуть-чуть”, – сказал Брюллов, выразив этими словами самую характерную черту искусства» (Толстой [119, с. 127]).
Верность наблюдения Поджоли может быть подкреплена двумя дополнительными соображениями: во-первых, тем, что в эпизоде с Брюлловым речь идет о решающем подправлении в нескольких местах «плохого,