эпохах, практикующим различные профессии […] Я был лодочником на Ниле, сводником в Риме во времена пунических войн, потом греческим ритором в Субурре, где меня пожирали клопы […] Я был пиратом и монахом, бродячим акробатом и кучером. А, может быть, и восточным императором». Это письмо фигурирует в томе переписки двух писателей, к которому Мопассан в 1884 г. написал предисловие; возможно, он был знаком с ним и ранее» (Мопассан [83, т. 1, с. 1279]).
Добавим, что автоироническая трактовка авторских претензий на профессиональный протеизм составляет суть последнего романа Флобера «Бувар и Пекюше» (1881).
Уже писалось о пропорции «Бабель : Горький = Мопассан : Флобер».
«Взлет Бабеля можно сравнить с дебютом […] Мопассана. Известно, что Гюстав Флобер в течение семи с лишком лет подвергал суровому разбору рассказы, которые приносил ему сын его старой приятельницы, никому не известный молодой человек. Наконец, Флобер прочел новое произведение Мопассана – рассказ «Пышка» – и назвал его «истинным шедевром». Появление этого рассказа в печати сделало имя Мопассана знаменитым. Ему было тогда около тридцати лет. Нечто сходное произошло с Бабелем […] Горький […] строго браковал […] Через семь лет…» и т. д. (Левин [68, с. 4]).
Приведенная выше пародийная виньетка из «Глосса» наводит на мысль об этой пропорции не только в самом общем смысле – как пример амбивалентного отношения к Литературному Предку, но и в более специфическом. Множественность воображаемых профессиональных инкарнаций Флобера, шаржируемая Мопассаном, могла напомнить Бабелю знаменитый горьковский список профессий, смененных им «в людях», куда, согласно автобиографической легенде Бабеля Горький отправил и своего юного ученика. Бабель, вместе со всей послегорьковской плеядой советских писателей, охотно равнялся на этот образцовый послужной список соцреалиста.
«И я на семь лет […] ушел в люди. За это время я был солдатом на румынском фронте, потом служил в Чека, в Наркомпросе, в продовольственных экспедициях 1918 года, в Северной армии против Юденича, в Первой Конной армии, в Одесском губкоме, был выпускающим в 7-й советской типографии в Одессе, был репортером в Петербурге и в Тифлисе и проч. И только в 1923 году я научился выражать свои мысли ясно и не очень длинно. Тогда я вновь принялся сочинять» («Автобиография» [10, т. 1, с. 32])[19].
Личной идиосинкразией не были и программные переселения флоберовской души. Они, в сущности, представляли собой экзотическую – «историзированную» – вариацию на тему протеической способности художника перевоплощаться в своих персонажей. Эта эстетическая идея, развивавшаяся, в частности, Бодлером[20], была близка и Бабелю (который в «Справке»/«Гонораре» обыгрывает