намерении отравить его (ядом и кислотой, гл. 2; цветочным чаем, гл. 15; вареньем, гл. 19); Рутилова – в попытках «одурмани[ть], чтобы с сестрами окрутить. Мало мне одной ведьмы, на трех разом венчаться» (с. 47); Володина – в превращении в преследующего его барашка, чем в дальнейшем подспудно мотивируется его финальное заклание. Соответственно, Передонов постоянно старается «зачураться» (гл. 12, 19).
«Оборотнем» он считает и своего кота – под влиянием речей Варвары о том, что Саша – «чистый оборотень!» (с. 91, 89), «умеет переворачиваться из мальчики в девчонку […], переворачиваясь, в разных волшебных водицах всполаскивается» (гл. 27, с. 190). Его «отвращение [к дряхлой княгине] сплеталось с прельщением. Чуть тепленькая, трупцем попахивает, – представлял себе Передонов и замирал от дикого сладострастия» (гл. 25, с. 181).
Лицо Варвары «во всяком свежем человеке возбудило бы отвращение своим дрябло-похотливым выражением, но тело у нее было прекрасное, как тело у нежной нимфы, с приставленною к нему, силою каких-то презренных чар, головою увядающей блудницы» (с. 52). Но, «[о]слепленный обольщениями личности и отдельного бытия, он не понимал дионисических, стихийных восторгов, ликующих и вопиющих в природе» (гл. 22, с. 162).
Проведению темы в “дионисийском” ключе и служит линия Людмилы. Передонов, как всегда, по-своему прав, считая сестер Рутиловых «тремя ведьмами».
Дарья «запела пронзительно громко. В ее визгах звучало напряженно-угрюмое одушевление. Если бы мертвеца выпустили из могилы […] так запело бы то навье […] Сестры были молоды, красивы, голоса их звучали звонко и дико – ведьмы на Лысой горе позавидовали бы этому хороводу» (гл. 14, с. 108–109). » – Русалка! – крикнул Саша» (с. 128). Далее Людмиле снится Саша в виде то змея, то лебедя. «Пахло теплою застоявшею водою и тиною, и изнывающею от зноя травою», и «нагие отроки перед нею поочередно бичевали друг друга» и Сашу (гл. 14, с. 110).
Этот “садистский” мотив получает богатое развитие.
» – Хотите я вас душить буду? – живо спросила Людмила […] – За что такая жестокость? […] – Глупый! […] Я не руками вас душить хочу, а духами […] – Ты розы любишь? […] И розочки любишь? […] розочки любишь, да посечь некому» (гл. 17, с. 127).
«Сладко и когда больно, – только бы тело чувствовать […] и уже словно не мальчика, словно отрока-бога лобзали ее горячие губы в трепетном и таинственном служении расцветающей плоти» (гл. 26, с. 186). «И еще люблю… его… знаешь… распятого… […] – Знаешь, приснится иногда, – он на кресте, и на теле кровавые капельки» (187). Саше «[х]отелось […] бить ее долго, сильно, длинными гибкими ветвями … принести свою кровь и свое тело в сладостную жертву ее желаниям, своему стыду»