(с. 229), становится слугой-любовником Штрупа, а потому – причиной самоубийства из ревности молодой женщины, влюбленной в Штрупа, и отчуждения от Штрупа самого Вани (чем мотивируется основная ретардация сюжета). Найму этих мальчиков за деньги вторит фраза, брошенная в самом начале романа о том, что Штруп наверняка готов ссудить Ваню деньгами (с. 189).
Поэтизация гомосексуализма осуществляется на пересечении “книжности”, “телесности” и “солнечности” – мотивов, характерных и для Бабеля и иногда даже выступающих в “бабелевских” комбинациях.
«Ваня слушал [учителя греческого языка], рассматривая еще залитую вечерним солнцем комнату: по стенам – полки до потолка с переплетенными книгами…» (с. 209).
Этот визит к преподавателю греческого явился следствием рассуждений Штрупа о пользе изучения классических языков:
» – Можно читать в переводах […] – Вместо человека из плоти и крови, смеющегося или хмурого, которого можно любить, целовать, ненавидеть, в котором видна кровь, переливающаяся в жилах, и естественная грация нагого тела, иметь бездушную куклу, часто сделанную руками ремесленника[27], – вот переводы» (с. 195).
Вспомним, как в “Мопассане” «[с]олнце тающими пальцами трогало сафьяновые корешки книг», а также безжизненный перевод Раисы, в котором «не осталось и следа от фразы Мопассана, свободной, текучей, с длинным дыханием страсти» , – страсти, окрашивающей последующий ход сюжета в тона плоти и крови[28].
“Солнечный” мотив проводится в “Крыльях” впрямую, причем (как в дальнейшем у Бабеля) в характерном “культурном”, “ницшеанско-средиземноморском” ключе. Ср. два программных заявления Штрупа еще в Петербурге, третье, произносимое Уго Орсини в финале – уже под небом Италии, и, наконец, заключительную фразу романа, знаменующую обращение героя:
«[… – ] Я очень люблю “Кармен” […] в ней есть глубокое и истинное биение жизни и все залито солнцем; я понимаю, почему Ницше мог увлекаться этой музыкой” (с. 207).
«[… – ] Мы – эллины, любовники прекрасного, вакханты грядущей жизни […Е]сть праотчизна, залитая солнцем и свободой, с прекрасными и смелыми людьми, и туда, через моря, через туман и мрак, мы идем, аргонавты» (с. 220).
«[… – С]ерое море, скалы, зовущее вдаль золотистое небо […] Ганимед говорит: “[…] только я из взлетевших на небо остался там, потому что вас влекли к солнцу гордость и детские игрушки, а меня взяла шумящая любовь, непостижимая смертным [т. е. гомосексуальная связь с Зевсом] [… И все] замирает в стоящей над сверкающим морем и безлесными, желтыми под нестерпимым солнцем скалами, огромной лучезарной фигуре Зевса-Диониса-Гелиоса!” » (с. 320–321).
«[Ваня…] приписал: “я еду с вами” [т. е. Штрупом] и открыл окно на улицу, залитую ярким солнцем»