и исследований горьковедов.
Безотцовство и нелюбовь, а затем смерть, матери; неуравновешенность и озорство, приводящие в девятнадцатилетнем возрасте к покушению на самоубийство; череда квази-родительских фигур, разочарование в них, борьба с ними и с идеализированным образом отца за собственное identity; потребность в семье, отчасти восполняемая революционными кружками; самозащита от окружающего с помощью иностранных книг; тяготение к литературным отцам (Короленко, Толстому) — вот подоплека складывающегося горьковского “я”.34
Закаленный противостоянием «свинцовым мерзостям», герой трилогии предстает свободным от недостатков, — если не считать таковыми чрезмерное настояние на собственной невинности;35 неадекватную реакцию на факты половой жизни, сочетающую пуританство с завистливым вуаеризмом (эпизод с Королевой Марго и ряд других в трилогии; «Двадцать шесть и одна»; «Мой спутник»);36 преувеличенный морализм и просветительские иллюзии (и связанное с этим повествование в трилогии от первого, но всеведущего, лица); немотивированная развитость героя-рассказчика, скрытого за маской обезличенного и убогого «мы» («Двадцать шесть и одна»), чем подрывается тезис об определяющем влиянии среды.37
Чудесному прорыву со “дна” соответствуют: напряжение между исключительной личностью, претендующей на роль учителя, спасителя, вождя, и инертной массой или отдельным беспомощным партнером;38 взаимозависимость слабого и сильного, нуждающегося в “спросе” на руководителя; провокационный подрыв власти сильного, вплоть до пророческого отождествления просветительства с диктаторством («Мой спутник»; 1894); и сложное двойничество рассказчика и героя, отражающее расщепление личности автора на сильную и слабую ипостаси.39
Культ силы, отказ от жалости к слабому и презрение к мещанской цивилизации были связаны у Горького с влиянием Ницше, в частности с «Так говорил Заратустра», откуда позаимствованы, с изменениями, персонажи «Песни о соколе» (Формэн 1979). Горький познакомился с Ницше в 1890-е годы по рукописному переводу знакомого и по рецензиям в журналах.40 Критическое отношение к нему развилось у Горького после 1905 г., а в последующих автобиографических выказываниях он ретроспективно «ослаблял» степень своего увлечения Ницше. Горький стоит в ряду с такими «ницшеанскими» авторами, как Киплинг41 и ДАннунцио; с ницшеанством соотносимо и его богостроительство, не говоря о знаменитой формуле «Человек — это звучит гордо». Влияние Ницше сочеталось с шопенгауэровским — по линии культа воли. Сюда же относятся нападки Горького на Достоевского за проповедь смирения (и отрыв интеллекта от воли у подпольного человека) и на Толстого — за идеализацию пассивного Каратаева. Впрочем, “ницшеанский”