с биографическим фактом гибели поэта на войне.[4] Но это по сути то же самое, что делает Бабель с мопассановским «Признанием», возгоняя скабрезный сюжет до философского градуса путем соотнесения с последней агонией самого автора.
Финальное равновесие (Но ты живешь, и я с тобой спокоен) Мандельштам обретает, воззвав к «Богу Нахтигалю» — поэтическому Соловью-Богослову Генриха Гейне.[5] Бабель тоже кончает на божественной, хотя и более характерной для него двусмысленной ноте, трактуя Мопассана как одного из своих квази-Иисусов.[6] При этом свой излюбленный карнавальный зигзаг он прочерчивает и в винном коде. Сначала вино уводит героя от принятых, в данном случае русских и христианских, ценностей («захмелев, я стал бранить Толстого») к противоположным — иностранным и языческим (жизни по рецептам Полита и его автора). Но затем срабатывает парадоксальная бабелевская логика, ставящая рассказчика перед невероятным до кощунства явлением Христа в облике, так сказать, Мопассана a la Толстой.[7]
Вино как таковое в финальном пассаже не фигурирует; в полном согласии с сакральной подоплекой сюжета оно там пресуществлено в кровь: «Достигнув славы, он перерезал себе на сороковом году жизни горло, истек кровью, но остался жив». Уравнение «вино = кровь» было заранее экспонировано в портрете Полита («лицо цвета кирпичной крови и вина»), этого двойника Мопассана, избранного бабелевским героем в учителя жизни в первой, напоенной солнцем и вымыслом части рассказа. Так завершается Операция Перевод: Мопассан претерпевает не только “транс-литературизацию” (на язык и почву русской словесности) и “ре-инкарнацию” (в жизни героев), но и “трансфигурацию” — в своего рода Платона Каратаева или отца Сергия.
Рассуждая о “вине” в родовых терминах, мы невольно упускаем из виду конкретность распиваемой марки — «муската восемьдесят третьего года». Дата повторяется еще дважды, и дважды мускат сопровождается эпитетом «заветный». Почему заветный и почему именно 1883 года? Фабульный смысл не составляет загадки — речь идет о дорогом (многолетней выдержки) вине, за распивание которого, да еще с голодранцем любовником, «муж убьет [Раису], когда узнает…» Однако “заветность” довольно прозрачно намекает не только на “запретность”, но и на “ново-заветность”, т. е. опять-таки на христоморфическую тему.[8]
В том же направлении работает и датировка заветного напитка. В рассказе о Мопассане 1883 год естественно соотносится с хронологией жизни и творчества писателя, в которой он знаменует период расцвета. Так, именно в 1883 г. появилась первая из трех новелл, переводимых героем и Раисой, — «Мисс Гарриэт».[9] Но еще более глубокий смысл этой трижды повторенной даты обнаружится, если учесть, в свете