Что Бабель «Записки из подполья» знал и ценил, неожиданным образом видно из рассказа «В подвале» (1929–1931). Дело не только в заглавии («из подполья» > «в подвал[е]»), но и в первой фразе: «Я был лживый мальчик», напоминающей знаменитое начало «Записок»: «Я человек больной… Я злой человек. Непривлекательный я человек». Сходный зачин есть и в «Сне смешного человека» (1877) («Я смешной человек…»), но Бабелю опять-таки ближе «Записки» – и по сюжету. и по роли металитературной темы. Тема эта важна для Бабеля вообще и особенно для рассказа «В подвале», где она прямо задается следующей же фразой: «Я был лживый мальчик. Это происходило от чтения» [10, т. 2, с. 179]. Как мы увидим, оригинальный поворот в трактовке «книжной» темы составляет суть интертекстуального хода от «Записок» к «Cправке». Мы начнем с соотношения между «Записками» и ее «чернышевским» фоном, чтобы затем перейти к соотношению между «Справкой» и «Записками».
Что Достоевский делает с Чернышевским. «Записки из подполья» (1864) были написаны как бы в ответ на «Что делать?» Чернышевского (1863), в частности, на намеченный там сценарий спасения проститутки – Насти Крюковой [141].
Студент-медик Кирсанов, один из «новых людей», знакомится с уличной девкой Настей, между ними возникает симпатия, но он отказывается от ее услуг, диагностирует у нее чахотку и побуждает ее бросить пьянство и вообще переменить образ жизни. Он дает ей денег, которые позволяют ей расплатиться с хозяйкой и сначала ограничить круг своих клиентов несколькими приятными ей мужчинами, а затем вообще оставить проституцию и вступить в любовное сожительство с Кирсановым.
В дальнейшем, ввиду открывшегося туберкулезного процесса (делающего, по медицинским понятиям того времени, половую жизнь смертельно опасной), она расстается с Кирсановым, затем участвует в кооперативном движении Веры Павловны, благодаря чему случайно снова встречается с Кирсановым. Они проводят вместе ее последние месяцы, и она умирает, тем самым освобождая его для брака с давно любимой им Верой Павловной.
Как это было типично для литературы XIX века, Чернышевский, при всей радикальности установки на реинтеграцию проститутки в социум, предпочел отделаться от Насти Крюковой с помощью неизлечимой болезни и сосредоточиться на более успешной судьбе ее «порядочного» двойника – Веры Павловны[4]. Однако моральное спасение Насти он все же довел до конца, вполне в духе некрасовской формулы о вхождении падшей женщины в дом ее избавителя в роли «полной хозяйки»[5]. Именно этот программный сценарий Достоевский и подверг последовательному подрыву во второй части «Записок» [41].
Кульминация «Мокрого снега», да и всей повести, наступающая в гл. 6–10, близко следует истории Насти.