Эта «авторская идиллия» достигается ценой еще одного оригинального решения, переворачивающего самые основы рассматриваемого топоса. Встреча с проституткой обычно ставит перед героем вызывающе трудную задачу «справиться с жизнью». Бабель переопределяет суть этой задачи. У Чернышевского и Достоевского она носит общественный и нравственный характер: жизнь выше искусства, героиня – благородная жертва, проституция – зло, подлежащее исправлению. Бабель подставляет на место этих идеологических категорий эстетические, точнее, жизнетворческие. Соответственно, Вера вовсе не несчастна и не ищет избавления, а герой его не предлагает. Вызов, с которым он сталкивается в лице Веры, состоит в сугубо художественной задаче овладения рыхлой, неодухотворенной, автоматизированной жизнью, которую представляет Вера. Эту задачу герой и решает с помощью до пародийности сентиментального сочинительства. В тандеме искусства и жизни ведущей оказывается ось искусства[15].
Итак, разделяя с Достоевским и другими предшественниками представление о женщине и общественных низах как воплощении «реальности», Бабель расходится с ними почти во всем остальном – во взглядах на соотношение искусства и жизни, морали и эстетики, проституции и любви. В подполье он спускается со свечой художественной лжи, чтобы там документально «заверить» ее в качестве «истины», каковую затем и предъявить читателю.
Правда, тьма и неразменный рубль. Выворачивая Достоевского наизнанку, Бабель не возвращается к его оппоненту Чернышевскому, а делает шаг в новом направлении, что лишний раз иллюстрирует многомерность того семантического пространства, в котором происходят конверсии литературных гипограмм. Интересное тому свидетельство – еще один интертекст (и вероятный подтекст) к «Справке»/«Гонорару», развивший и инвертировавший практически всю парадигму противопоставлений, заданную Чернышевским и Достоевским, во многом подготовивший ее реинтерпретацию Бабелем, но выкроивший себе совершенно особую нишу в рамках данного топоса. Речь идет о рассказе Леонида Андреева «Тьма» (1907 [2, т. 2, с. 265–309]).
Скрывающийся от полиции революционер решает, несмотря на свою принципиальную девственность, использовать для тайного ночлега дом терпимости. Он выбирает внешне «порядочную» проститутку, ненадолго засыпает, а проснувшись, обнаруживает, что она опознала его. Он объясняет ей благородные цели своей борьбы, а ее жалеет, в знак чего целует ей руку.
Оскорбленная жалостью, она дает ему пощечину, плюет в лицо и заставляет его признать, что «стыдно быть хорошим», когда она такая «плохая», в сущности – «мертвая», и что «правда» состоит в том, чтобы «остаться с ней». Герой символически «разбивает» свою прежнюю жизнь и решает бросить