станет ясно, для чего мне все это нужно».
Никто не может утверждать с полной уверенностью, закончил Бабель «Голубятню», или «заветному труду» суждено было остаться не осуществленным до конца замыслом. Ясно лишь одно. В творческих планах писателя книга о детстве занимала едва ли не центральное место.
Еще раз о «продолжительном» молчании и «удивительной» речи
Первым, кто заговорил о молчании писателя, был А. Воронский. Не обращая внимания на «Закат», он писал в 1928 году о Бабеле: «…Его скупость грозит превратиться в порок: молчать нужно тоже умеренно». Такого рода предостережения, по-видимому, не оказывали никакого воздействия на темпы работы Бабеля. Напротив, с годами «скупость» возводится чуть ли не в систему. «Верный своей системе — я буду откладывать печатание как можно дальше», — предупреждает он Е. Зозулю в феврале 1928 года, а в одном из писем к другу детства И. Лившицу объясняет, в чем смысл избранной им системы: «Мне надо несколько лет молчать, для того чтобы потом разразиться».
Еще осенью 1927 года Бабель предполагал, что это произойдет в следующем году. «Я уверен, что смогу напечатать много вещей в 1928 году…» Однако в печати появился только один новый рассказ «Старательная женщина» (альманах «Перевал», 1928, кн. 6) и пьеса «Закат» («Новый мир», 1928, No 2).
«Я считаю сущими пустяками (и скорее хорошими, чем дурными) то, что я не участвую в литературе. Чем дольше мое молчание будет продолжаться, тем лучше смогу я обдумать свою работу…» — писал Бабель в сентябре 1928 года Кашириной.
Возвратившись из Франции, Бабель не спешит печататься, и в течение двух лет его имя не появляется на страницах литературных журналов. В этот период, начиная с весны 1929 года, он почти постоянно живет в «глубинке» — разъезжает по стране, участвует в коллективизации. Украина, Воронежская область, Днепрострой, Подмосковье — такова в самых общих чертах география его путешествий по «Руси советской».
Молчание Бабеля или то, что он называл исчезновением из литературы, как-то особенно бросалось в глаза, хотя некоторые его современники выступали в печати немногим чаще. Двухлетний перерыв — ситуация довольно обычная в писательской биографии, и в большинстве случаев она не требует комментариев со стороны самого писателя. Однако в 1930 году Бабель вынужден был объясниться.
Поводом послужила фальшивка польского буржуазного еженедельника «Литературные ведомости» (1930, No 21), на страницах которого некто А. Дан опубликовал «интервью» с Бабелем, выдержанное в грубом антисоветском духе. Читатели СССР узнали об этом из заметки Бруно Ясенского «Наши на Ривьере», напечатанной в «Литературной газете» (10 июля 1930 года). Цитируя слова Бабеля, якобы сказанные Дану, Ясенский в заключение высказывал предположение, что материал польской газеты сфабрикован, но тогда Бабелю необходимо выступить с опровержением.
13 июля на заседании секретариата ФОСП писатель заявил: «Судя по статье Ясенского, «интервью» Дана написано под явным влиянием моего рассказа «Гедали». Молодой человек из польской газеты лишь подновил тему, облек ее в форму интервью. Особенно удивительно, что это «интервью» появилось через два года после моего приема из-за границы. В свое время мои рассказы о прежней работе в Чека подняли за границей страшный скандал, и я был более или менее бойкотируемым человеком. Конечно, в то время такая информация не могла бы появиться.
Все же «Литературная газета» поступила неправильно, не показав предварительно статью мне. Мне кажется, что здесь