сосудов, т. е. Валтасара. Это соответствует принципиальному идолопоклонству героя, нацеленного на подражание Мопассану-Навуходоносору. Впрочем, даже и в случае поклонения истинному Богу (т. е., при недвусмысленной канонизации Мопассана), похищение его сосудов носило бы святотаственный, и уж во всяком случае, трансгрессивный характер. Но трансгрессия, в любых ее вариантах, и есть то, чего ищет Бабель.
Так ли уж беспрецедентно, однако, гибридное скрещиваие Даниила с его вавилонскими хозяевами, предпринятое в «Мопассане»? Отталкиваясь от традиции, Бабель, как правило, всегда остается в поле ее тяготения. Так и на этот раз, снижая и развращая своего автобиографического героя, но тем самым заряжая его нечестивой энергией языческой стихии, Бабель уподобляется дьяволу, цитирующему Библию. Последняя, как всегда, дает к этому достаточный повод.
Еще в первой главе мельком упоминалось о переименовании Даниила в Валтасара. Теперь этот мотив знаменательным образом повторяется:
«Царица […] сказала: “[… В] Данииле, которого [Навуходоносор] переименовал Валтасаром, оказались высокий дух, ведение и разум […] Итак, пусть призовут Даниила”».
Двойничество еврейского пророка с халдейским царем ни разу не формулируется прямо, но дается в упор. На фоне вербального и цифрового символизма Ветхого Завета и его постоянных анаграмм[23] совпадение имен не может быть лишено значения. Трудно предположить также, чтобы Бабель, — прекрасно знавший Талмуд, обожавший словесную игру, а главное, постоянно интересовавшийся точками схождения между творчеством и властью (где начинается полиция и где кончается Беня?), — прошел мимо подвернувшейся возможности увидеть в Данииле названого сына Навуходоносора и брата/двойника Валтасара.[24]
Помещая своего героя на амбивалентном перекрестке между правоверным Даниилом и неправедными властителями (Навуходоносором, Валтасаром) и подменяя божественную инстанцию человеческой, слишком человеческой — мопассановской, Бабель действует в ницшеанском духе.[25] Если Бог умер, он устраняется из сюжета, и все дальнейшие перипетии борьбы, падений и канонизаций происходят на несовершенном человеческом, точнее, писательском, материале. Большие надежды поэтому возлагаются на Слово. На пиру Валтасара слово, как водится, остается с Богом и, сообщаемое через его верного слугу Даниила, оказывается выше земной власти царей. В бабелевском рассказе словом самочинно распоряжаются претенденты в сверхчеловеки — чародей Мопассан и его ученик. С помощью магического слова, похищенного у учителя, ученик добивается власти над жизнью, но тут обоих постигает бессловесность.
Весь этот типично бабелевский сплав ветхозаветных, христианских, мопассановских и ницшеанских мотивов,