«товарищей» и «учиться быть плохим», в частности пить, чтобы вернуться к «темной мудрости» «самой черной земли».
Тронутая его жертвой и в контрапункт к его спуску во тьму, проститутка задумывается о присоединении к «братии» революционеров, но тут приходит пристав, который арестовывает героя, одновременно сожалея о его отступничестве, ибо тайно уважает революционеров больше, чем себя, «полицейскую шлюху».
Рассказ, уже само название которого вторит «подполью» и предвосхищает «яму» (в тексте даже есть сравнение борделя с «помойной ямой»; с. 302), отмечен многими характерными чертами топоса[16]. Герой сталкивается с «квазипорядочной» проституткой – ср. ангельскую пассию гоголевского Пискарева, а также рассуждения о подобном амплуа, развиваемые в «Яме». Книжным идеалам девственного и непьющего героя противопоставляется «правда жизни», олицетворяемая проституткой, в результате столкновения с которой он начинает пить (ср. наркоманство Пискарева). Заданные с самого начала «двойничество» и «парность» протагонистов (они отражаются в зеркале, оба в черном, похожие друг на друга, как «жених и невеста») реализуются в виде решения героя всерьез «остаться» с героиней. Героиня объявляет героя «братом» и «родным»; заходит речь и о ее и его «братиях», т. е. соответственно проститутках и революционерах. Героиня предстает «мертвой» (ср. аналогичный мотив в «Что делать?», «Воскресении», «Припадке», «Яме») и потому нуждающейся в «спасении»/«воскрешении», которое, как и во многих образцах топоса, принимает характер светского варианта соответствующей христианской парадигмы (у героя «креста на шее нет [… – м]ы крест на спине носим» ; с. 281).
Эти общие признаки топоса служат предпосылками для его последующего пересмотра – прежде всего, в его исходной трактовке a la Чернышевский. Герой-террорист, вместе с «товарищами» борющийся за счастье «людей», – это осовремененный вариант «новых людей» – Лопухова, Кирсанова и Рахметова[17]. Хотя в конце героиня претерпевает духовную перековку («каждое тяжелое слово, как молот по железу, ковало в ней новую звонкую душу»; с. 301), в целом «спасение по-чернышевски» подается с иронией:
«[З]адача их [таких, как героиня] – давать иллюзию порядочности тем, кто ее ищет […] Это как раз те женщины, в которых влюбляются пьяные студенты и уговаривают начать новую, честную жизнь» (с. 267).
Еще одна полемическая отсылка к роману Чернышевского появляется в момент, когда герой осознает, «что уже не может быть хорошим» (с. 290):
« – Люба […] что же делать! Что же делать! – Оставайся со мною […] – А они? […] – Какие еще они? – Да люди, люди же! […] – Ты мне о людях не говори! […] Что я – собака? И все мы – собаки? […] Попрятался за людей, и будет […]