отдаться ей без оговорок: «Нет ты мне всю церковь построй» (с. 289);
е) евангельский подтекст «спасения» (одной из манифестаций которого и является разговор о постройке церкви) доводится до его кощунственной инверсии – герой, уже оплеванный (проституткой) подобно Христу, обращается в своих колебаниях к его опыту и решает превзойти его в кенозисе:
» – […] Если нет рая для всех, то и для меня его не надо, – это уже не рай, девицы, а просто-напросто свинство» (с. 298). «[Т]еперь я ни в чем не виноват перед вами, теперь я сам такой же, как вы, грязный, падший, несчастный […] Все у меня было […] и даже […] бессмертие; и все это бросил под ноги проститутке, от всего отказался только потому, что она плохая […] Раздай имение неимущим […] Но разве сам Христос грешил с грешниками, прелюбодействовал, пьянствовал? Нет. Он только прощал их, любил даже. Ну, и я ее люблю, прощаю, жалею, – зачем же самому? […] Это не Христос, это другое, страшнее […] Разве там, на площади […] я не буду выше их всех […] отдавший все […] грозным глашатаем вечной справедливости, которой должен подчиниться и сам Бог»» (с. 293).
Доводя христианское самоотречение до логического конца – «сознательного самоосквернения спасителя в стремлении слиться с объектом спасения», Андреев предвосхищает бабелевскую трактовку темы, в частности, как она дана в апокрифической легенде о совокуплении Христа с отвергнутой мужем Деборой, лежащей в блевотине («Пан Аполек»; подробно об этом см. в гл. 13).
«Тьма» вообще изобилует перекличками со «Справкой» и другими текстами Бабеля. В номере проститутки, используемом героем для ночлега (ср. сюжет «Эльи Исааковича и Маргариты Прокофьевны»), ползает «запоздалая, осенняя муха [которая…] умрет скоро» (с. 283; ср. умирающих мух в «Справке»). Ожидая возвращения проститутки, герой осматривает номер, » по-мальчишески криви[т] голову» при виде кровати, а затем ложится спать, предлагая ей пока почитать. Большое внимание уделяется обнаженной груди героини, ее вязаному платку, «рубцам» на ее теле от корсета, а также «жирной груди» другой проститутки. Сцене символического растаптывания прекрасной жизни предшествует сравнение рук этой жирной проститутки с «бревнами» (с. 299; ср. «бревно» в «Справке»), а ее кульминацией становится «новый особенный танец без музыки и ритма», исполняемый пьяными проститутками (с. 300; ср. многочисленные пантомимы у Бабеля, в том числе в «Мопассане»). Свой подрыв мечтаний героини о присоединении к революционерам герой отливает в ироническое «[они] хорошие […] словно постави[в] тупую, круглую точку» (с. 302), а метаморфоза как героя, так и героини выдержана в «железном» коде (правда, не «оружейном», как в «Мопассане» Бабеля, а скорее «литейно-кузнечном»):