понимать – если не до самоубийства, то до проституции). Угрызения совести мучают Жан-Жака, долгие годы не смеющего открыться никому, даже «маменьке» – г-же де Варанс, и становятся одним из стимулов к написанию «Исповеди» и объяснению мотивов своего поступка.
«Как ни странно, причиной […] послужило мое расположение [amitie] к [Марион…] Она присутствовала в моих мыслях, и я свалил свою вину на первое же, что подвернулось под руку. Я обвинил ее в том, что хотел сделать сам, а также в отдаче мне ленты, ибо я собирался подарить ее ей». Сознаться же Жан-Жаку помешал не страх наказания, а боязнь публичного позора, тогда как, если бы он успел придти в себя и хозяин отвел его в сторону, он внял бы соображениям разума и справедливости, и «немедленно бросился бы к его ногам»; сыграл роль и «полудетский» возраст Жан-Жака. С тех пор Руссо проникся «отвращением ко лжи», искупил свое преступление множеством перенесенных страданий и чистосердечной исповедью и надеется, что ему «позволено будет более о нем не заговаривать».
Психологическая подоплека «Исповеди» не раз подвергалась критическому анализу (в том числе Гейне и Достоевским и позднее в кн. Старобински ([113]), а эпизод с Марион стал объектом виртуозной деконструкции в специальной статье Поля де Мана [38].
Согласно де Ману, Руссо начинает с чисто исповедального установления истины, но затем переходит к самооправданию, «не боясь», по его собственным словам, «оправдаться в той мере, в какой это соответствует истине», т. е. рискуя слишком успешными оправданиями сделать исповедальный нарратив избыточным (с. 30). Ссылаясь на свои «внутренние чувства», не поддающиеся объективной проверке, Руссо пытается замазать, – но тем самым подчеркивает, – разрыв между информативной констатацией вины и перформативной попыткой убеждения читателей (с. 281–282). Соответственно, его надежды на закрытие больной для него темы проваливаются, и он оказывается вынужден вновь вернуться к ней в «Прогулках одинокого мечтателя». Почему?
В рамках парадигмы «обладания» похищенная лента становится чистым означающим, маркирующим цепь подмен и подавленных желаний. Желание подарить ленту Марион прочитывается как желание обладать Марион, а лента – как троп самой Марион, вернее, взаимозаменимости (и взаимной любви) Жан-Жака и Марион. Запретность, царящая в доме, ведет к краже ленты и подмене виновника кражи. Всему этому вторит зеркальная симметрия ситуации (и даже фразы о намерении подарить ленту Марион), типичная для метафорического дискурса. Так замыкается первый круг фигуральных объяснений-оправданий, где вещи оказываются не тем, чем кажутся, – объяснений странных, но, с поправкой на переносность, понятных.
Однако «желание обладать» не объясняет