окончательную точку в разработке мотива «испанских замков».
Fictions. Из сказанного об «испанских замках» встает образ юноши, вскормленного на литературе. Действительно, уже в самом начале «Исповеди» пятилетний Жан-Жак приступает к чтению романов, оставшихся от матери, и дает внушительный список книг, сформировавших его чувства. «Я еще ничего не понимал (concu), но уже все [пере]чувствовал» (с. 4). А у 15–16-летнего Жан-Жака одним из способов уклонения от реальности (а именно, от обязанностей ученика гравера) – его «новым преступлением» – становится чтение книг[35] из лавки мадам Трибю, вытесняющее даже воровство (с. 33). Как видим, «естественность» Руссо как homme de la nature et de la verite ставилась подпольным человеком под сомнение не без оснований: Жан-Жак столько же сын природы, сколько и культуры.
Проявления «культурных» установок Жан-Жака многочисленны. По поводу авансов, безуспешно расточаемых ему подругой одной из служанок г-жи де Варанс, он пишет (в начале книги IV):
«Портнихи, камеристки, мелкие торговки меня вовсе не прельщали. Мне требовались барышни [demoiselles…] Дело не в тщеславии […] и ранге […] Меня привлекают […] более изящный убор [parure…] большой вкус в манерах […] более элегантные платье […] обувь, ленты [!], кружева […]. Я сам нахожу такое предпочтение смехотворным, но мое сердце [!] испытывает его против моей воли (malgre moi)» (с. 123).
Возвращаясь к г-же де Варанс после дорожного любовного приключения, Жан-Жак старательно готовит театральный эффект своего появления:
«Так как я опередил свои собственные расчеты на полдня, я задержался на столько же времени в Шапарияне, чтобы прибыть в точности в момент, который я ей объявил. Я хотел в полной мере насладиться удовольствием снова увидеть ее. Я предпочитал немного оттянуть его, чтобы добавить к нему удовольствие явиться жданным. Этот маневр мне всегда удавался. Моему прибытию всегда придавался характер […] праздника» (кн. VI, с. 244).
Однако на этот раз спектакль не удается – у мадам де Варанс новый молодой любовник[36].
Руссо понимает человека, который покидал свою возлюбленную, чтобы издалека писать ей, и признается, что поступал так и сам, когда светское окружение г-жи де Варанс наводило на него скуку (с. 168)[37]. С этим сходно рассматриваемое на следующей же странице отношение Руссо к Франции, где он живет, окружен почтением и многим восхищается, но по отношению к которой держится с напускным презрением (с. 169)[38].
Все эти черты, разумеется, противоречат прокламируемой «естественности» Руссо, а в наших терминах – его «непосредственности, синтагматизму». Место денег – воплощения «опосредованности, всеобщей взаимозаменимости, парадигматичности и т. п.» – в мире