сладком и упоительном благоухании было что-то раздражающее, томящее, искусственное и нездоровое. Ковры […] поразительно напоминали мох» (с. 438).
Жертвой этой нездоровой атмосферы становится у Мопассана, правда, не муж, а жена, которая из ревности не может примириться с браком Дюруа и Сюзанны.
«Пышная растительность [..] обдавала ее своим одуряющим дыханием […] становилось тесно в груди [… запах] доставлял мучительное наслаждение, он вызывал во всем теле неясное ощущение возбуждающей неги и предсмертной истомы» (с. 468).
«[С]луги рассказывали, что как только был решен этот брак, она в ту же ночь услала Сюзанну в монастырь, а сама отравилась со злости. Ее нашли в бессознательном состоянии. Теперь уж ей, конечно, не оправиться. Она превратилась в старуху; волосы у нее совсем побелели. И вся она ушла в религию» (с. 472).
В связи с темой выкрестов Вальтера/Бендерского заметим, что карьера, делаемая евреем в нееврейской среде, представляет в чистом виде парадигму вхождения в истеблишмент аутсайдера – “бальзаковского индивидуалиста”. Поэтому Мопассан поступает закономерно, включая в качестве одной из линий сюжета в свой, так сказать, вариант “Утраченных иллюзий”/“Отца Горио” элемент еврейского «романа диаспоры», о котором шла речь в гл. 4 в связи с Книгой Даниила[6]. В развитие этой закономерности он и проводит прямую параллель между Дюруа и Вальтером, наделяя Дюруа “еврейской” продажностью, связывая его с Вальтером семейными узами и делая его преемником Вальтера по газете.
Бабель, постоянно балансировавший между всеми возможными противоположностями, включая “еврейскость/не-еврейскость”[7], представляет героя-рассказчика “Справки” и “Мопассана” этнически не маркированным, так сказать, нейтрально русским. Во всяком случае, о Бендерских и стиле, которым «раньше писали евреи на русском языке», тот высказывается как бы со стороны. Можно сказать, что, подобно Дюруа, “приемными отцами” которого являются и Форестье, и Норбер де Варенн, и Вальтер, бабелевский рассказчик занимает промежуточное положение между своими частичными двойниками Казанцевым и Бендерским. К первому (в нем, если угодно, можно видеть вариацию на тему де Варенна) он близок по признаку “книжности”, ко второму – по еврейско-провинциальной линии “материального овладения столичной жизнью (в частности, Раисой)”. А из других текстов Бабеля мы знаем, сколь важна была для него как еврея тема овладения русской женщиной и вхождения в магистральную струю русской культуры.
Подражание Христу. Излюбленное Бабелем наложение религии на различные проявления аморализма (проституцию, секс, насилие, коррупцию) во многом восходит к Мопассану[8], в том числе к “Милому другу”. По ходу адюльтера с Дюруа г-жа Вальтер