сочувственное внимание Толстого (Эйхенбаум [149, 119 сл.].
[4] Кстати, Клотильда впервые отдается Дюруа в карете [84, с. 264], а затем приезжает к нему в фиакре, запряженном белой клячей (с. 268), – аналогично ситуации в “Признании”. Секс в экипаже – распространенный мотив; одной из его ранних манифестаций является эпизод между Жан-Жаком и мадам де Ларнаж в гл. 6 первого тома “Исповеди”. Для Мопассана непосредственным источником, вероятно, было любовное свидание Эммы и Леона в “Госпоже Бовари”.
[5] Добавим к этому, что тема кастрирующей отцовской фигуры вообще инвариантна у Бабеля; отметим также, что одну из трех сестер Гронфейн звали Раисой (ср. имя героини “Мопассана”, тоже одной из трех сестер с фамилией, начинающейся на “Б”); см. Фрейдин [133, с. 1901].
[6] Опора Мопассана на канон, разработанный Бальзаком, очевидна: его Дюруа – журналист, подобно Люсьену де Рюбампре, но в отличие от последнего – и подобно Растиньяку – он преуспевает. Параллель с Растиньяком тем существеннее, что в “Отце Горио” заданы, во-первых, схема ухаживания за женой банкира, Дельфиной де Нюсэнжан (которое, как и в “Милом друге”, венчается – в одном из последующих романов “Человеческой комедии” – женитьбой на ее дочери), а во-вторых, мотив банкира-нувориша-аутсайдера: Нюсэнжан – немец, говорящий по-французски с акцентом. Бабелевский рассказчик располагается где-то посредине между Люсьеном и Растиньяком, сочетая литературный талант первого с успехом второго, а в финале идет еще дальше в философском осмыслении жизни и смерти – в направлении, если угодно, Рафаэля из “Шагреневой кожи”.
В связи с “Отцом Горио”, “растиньяковским” мотивом в “Мопассане” Бабеля и “некошерным” поведением героя “Мопассана” (в отличие от библейского Даниила, см. гл. 4) укажем на вероятный бальзаковский подтекст фразы «С тех пор я всякое утро завтракал у Бендерских» – финал «Отца Горио»:
» – А теперь мы с тобой поборемся! – Затем, в виде первого вызова обществу, он пошел обедать к госпоже де Нюсэнжан” [11, с. 325].
О связи тем “Денег”, “еврея” и “чужака” см. подробно в гл. 13.
[7] Так, рассказчик “Конармии”, носящий подчеркнуто русское имя Кирилл Васильевич Лютов, одновременно причастен и к иудейским ритуалам, а впрочем, не брезгует казацкой свининой, «пока [его] гусь доспеет» (с. 34).
[8] См., в частности, о “Доме Телье” в гл. 2, а также в Прилож. I, разд. 2.1.
[9] Аналогично «Д-ру Глоссу» и “Мисс Гарриэт”, умирание Форестье соотнесено с пифагорейским круговоротом жизни (см. гл. 3):
«[К]аждый из нас несет в себе лихорадочную и неутолимую жажду бессмертия, каждый из нас представляет собой вселенную во вселенной, и каждый из нас истлевает весь, без остатка, чтобы стать удобрением для новых всходов.