начало («тридцатилетняя женщина обучила меня…») с сестринско-лесбиянским («услышал слова женщины, обращенные к женщине»). Фабульно же эти символические инцестуальные мотивы, зиждутся на продемонстрированной, наконец, гетеросексуальной мощи героя с его “бревноподобным” фаллосом («Я испытал в ту ночь любовь, полную терпения…»).
Особенно выпукло “эдиповское” совмещение ролей сына и любовника дано в «Гонораре»:
«Голова моя тряслась у ее груди, свободно вставшей надо мною. Оттянутые соски толкались о мои щеки. Раскрыв веки, они толкались, как телята. Вера сверху смотрела на меня».
Здесь акцентировано не столько повзросление героя (напротив, он, наконец, оказывается “на ручках”), сколько помолодение Веры, выражающеся во внезапно вернувшейся упругости ее грудей и их сравнении с телятами. Одновременно облик Веры, с ее «вставшей» грудью, обретает и фаллические черты.
Еще одно преображение любовная сцена претерпевает в отступлении о деревенском плотнике. Рубка «избы для своего собрата-плотника», символически проецирует на любовный акт с Верой “гомосексуальный” элемент (из “воспоминаний” героя), осложняет его “инцестуальностью” контакта между “[со]братьями”3 и готовит таким образом “инцестуально-гомосексуальный” союз с «сестричкой».
Аккумулировав все возможные возрастные, половые и семейные роли (сына, сестры, брата, клиента, сексуального новичка, любовника), рассказчик получает полную апробацию со стороны партнерши (матери, сестры, брата, проститутки, сексуальной наставницы, любовницы). Так он успешно проходит инициацию и со щитом возвращается в свой образ зрелого мужчины.
Помимо Веры, единственным конкретным персонажем фабулы среднего плана является тоже женщина — «старушка» Федосья Маврикиевна, которой Вера помогает снаряжаться к сыну в Армавир. Таким образом, “семейно-материнский” мотив проведен и здесь, и даже с повтором: «… поверишь, она нам, как родная, была, — сказала Вера». Более того, перед проводами Федосьи Маврикиевны Вера идет к безымянной «подруге, у которой были крестины».
В противовес “женскому” миру средней новеллы,4 “вспоминает” герой о жизни с “отцовскими” фигурами.
У родного отца он ворует деньги и бежит от него «к родственникам матери». Степана Ивановича герой, прожив с ним четыре года, бросает, когда тот разоряется. Церковный староста умирает от астмы, и, наоборот, родственники прогоняют героя. В настоящее время герой, по его словам, вынужден спать с грубыми духанщиками.
Налицо одновременно утверждение “сыновних” связей (с lecherous surrogate fathers) и их подрыв (мотивами “воровства”, “бегства”, “предательства”, и т. п.). Эти поиски “отца” создают мощный запас энергии, который при перекачке в новеллу среднего плана обеспечивает