начинать”» («Начало»; 2: 369).
Бросаются в глаза упоминания о литературном дебюте (даже двух) и своего рода первом гонораре (точнее, первом из бесконечной серии бабелевских авансов13), что прямо перекликается со «Справкой»/»Гонораром»,14 и об уходе «в люди», отсылающем к одноименной повести Горького. Обращает внимание также сходство этого пассажа с типичной сценой прихода бабелевского автобиографического героя к “учителю жизни”. Ср.:
«[Я] принес ему написанную мною накануне трагедию. — Я так и знал, что ты пописываешь, — сказал Никитич […] Надо думать […] что в тебе есть искра божия […] Тебе не хватает чувства природы […] И ты осмеливаешься писать?.. Человек, не живущий в природе, как живет в ней камень или животное, не напишет во всю свою жизнь двух стоящих строк […]» («Пробуждение»; 2: 175-176; в финале герой бежит из дома от отцовского гнева через безмолвный ночной пейзаж и гадает о названиях окружающих деревьев и птиц; о «Пробуждении» см. подробнее в гл. 9).
Иными словами, образ Горького в «Начале» строится аналогично галерее “приемных отцов” героя. Как те учат его атлетике, насилию, сексу или шлют в природу за именами вещей, так Горький отправляет его «в люди».
Взаимотношения с отцовскими фигурами у бабелевского героя бывают различными — от восхищения до открытой враждебности и снисходительной иронии. Как же у него обстояло дело с Горьким? С одной стороны, известны его изъявления любви и благодарности (в частности, за защиту «Конармии» от нападок Буденного).
«И вот — я всем обязан этой встрече и до сих пор произношу имя Алексея Максимовича с любовью и благоговением» («Автобиография»; 1: 31). «Тем, что Бабель стремительно и полноправно вошел в нашу литературу, мы обязаны Горькому. В ответ Бабель относился к Горькому с благоговейной любовью, как может относиться только сын к отцу» (Паустовский; ВОСП: 44).
Горький во многих отношениях действительно был учителем Бабеля — в любви к «солнцу», в ориентации на западную, прежде всего, французскую, литературу и в интересе к некоторым темам (например, изображению социального “дна”, в частности, жизни проституток). Однако по всем этим линиям Бабель не только учился у Горького, но и пересматривал его уроки.
Как мы помним из гл. 1, ставя в в очерке «Одесса» (1916) задачу внесения в русскую литературу «солнца», Бабель объявляет Горького «предтечей» того «национального Мопассана», который может придти только «из солнечных степей, обтекаемых морем». Но именно предтечей. Долгожданным «литературным мессией» под силу сделаться лишь выходцу из Одессы. Если для Горького, который «знает[…] почему [солнце] следует любить» (1: 63, 65), южные степи и побережья — воспеваемая цель странствий, то у Бабеля