идет речь о человеке безукоризненной репутации, и по отношению к такому человеку «Литературная газета» поступила несколько поспешно. Правда, найти меня трудно. Но если бы статья была своевременно мне показана, все дело выглядело бы, конечно, иначе. Ясно было бы, что речь идет только о фальшивке.
Статья производит неприятное впечатление. Как могло случиться, чтобы на человека, который с декабря 1917 года работал в Чека, против которого за все эти годы не поднялся и не мог подняться ни один голос, как могло случиться, чтобы на такого человека был вылит такой ушат грязи? Я думаю, что в значительной мере можно это объяснить тем, что я, напечатав в 1925 — 1926 годах книгу, — исчез из литературы».
В тот же день в редакцию «Литературной газеты» было отправлено письмо.
«Только что приехал из деревни и прочитал в No 28 «Литературной газеты» сообщение об интервью, якобы данном мною «на пляже французской Ривьеры» буржуазному польскому журналисту Александру Дану.
В этом интервью, в выражениях совершенно идиотических, я всячески поношу Красную Армию, власть Советов и плачусь на слабость моего здоровья, причем в этой слабости обвиняю все ту же Советскую власть.
Так вот, — никогда я на Ривьере не был, никакого Александра Дана в глаза не видел, нигде, никогда, никому ни одного слова из приписываемой мне галиматьи и гадости не говорил и говорить, конечно, не мог.
Вот и все.
Но какова должна быть гнусность всех этих Данов, готовность к шантажу и провокации белых газет для того, чтобы напечатать такую чудовищную, бессмысленную, лживую от первой до последней буквы фальшивку?.. Москва, 13.7.30
И. Бабель».
Так система работы Бабеля неожиданно стала поводом для непристойной политической инсинуации.
Следует помнить: товарищи по «цеху» проявили такт и внимание к профессиональным трудностям и тем сложным задачам, которые поставил перед собой Бабель. Вот что писала «Литературная газета», подводя итоги нашумевшей истории: «Молчание Бабеля в последние годы — отражение не кризиса, а творческой перестройки, и этот поворот в его творчестве заслуживает с нашей стороны большого внимания, заставляет нас с интересом ждать появления новой книги».
«Великая Криница»
Бабеля отнюдь нельзя назвать холодным наблюдателем жизни, как иногда пытаются делать некоторые критики на Западе. Автор «Конармии», подобно многим писателям своего времени, был увлечен пафосом «реконструктивного» периода, стремился художнически осмыслить социалистическую новь во всех ее проявлениях, откликнуться на сложнейшие социально-экономические преобразования, происходящие в Советской стране. Наибольший интерес представляла для него коллективизация деревни. «Это самое большое движение нашей революции, кроме гражданской войны», — говорил Бабель в 1937 году.
Ломка привычного хозяйственного уклада в деревне оставила неизгладимый след в душе писателя. Он задумывает книгу рассказов под названием «Великая Криница», в течение нескольких лет собирает для нее материал. «Последние два года я живу в деревне, в колхозах, стараюсь смотреть на жизнь изнутри. Я не говорил этого раньше потому, что считал, что надо сначала написать книгу, сказав это через книгу. Может быть, в наше время так поступать нельзя.
Недавно я почувствовал, что мне опять хорошо писать. Я давно уже понял, что приближается «смерть» попутнической литературы. Она производит жалчайшее впечатление, представляя собой чудовищный диссонанс с темпами нашей большевистской эпохи.
Прошли тягчайшие для меня годы. Я искал новый язык, новый