Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Рассказы » Рассказы, страница6

Рассказы, страница6

Господа  на  день  три  раза  горячее требовали.  Дровами  не  топили  никак,  —  углем. От углей жар невыносимый, в углях огненные розы тлеют.

        Три года  баба  для  господ  готовила  и  честная  была  с мужчинами. А грудь-то пудовую куда денешь? Вот подите же!

        На четвертый год к доктору пошла, говорит:

        — В голове у меня тяжко: то огнем полыхает, а то слабну…

        А доктор возьми да ответь:

        — Нешто у вас на дворе мало парней бегает? Ах ты, баба…

        — Не осмелиться мне, — плачет Ксения: — нежная я…

        И  верно,  что  нежная. Глаза у Ксении синие с горьковатою слезой.

        Старуха Морозиха тут все дело спроворила.

        Старуха Морозиха на всю улицу повитуха  и  знахарка  была. Такие до бабьего чрева безжалостные. Им бы паровать, а там хоть трава не расти.

        — Я,    —  грит,  —  тебя,  Ксения,  обеспечу.  Суха  земля потрескалась. Ей божий дождик надобен.  В  бабе  грибок  ходить должен, сырой, вонюченькой.

        И  привела.  Валентин  Иванович  называется.  Неказист, да затейлив — умел песни складать. Тела никакого,  волос  длинный, прыщи  радугой  переливаются.  А  Ксении  бугай, что ли, нужен? Песни складает и мужчина — лучше во всем мире не найти. Напекла баба блинов со сто, пирог с изюмом. На  кровати  у  Ксении  три перины положены, а подушек шесть, все пуховые, — катай, Валя!

        Приспел  вечер,  сбилась  компания в комнатенке за кухней, все по стопке выпили. Морозиха шелковый  платочек  надела,  вот ведь какая почтенная. А Валентин бесподобные речи ведет:

        — Ах,  дружочек  мой  Ксения,  заброшенный я на этом свете человек, замордованный я юноша. Не думайте обо  мне  как-нибудь легкомысленно.  Придет  ночь  со звездами и с черными веерами — разве  выразишь  душу  в  стихе?  Ах,    много    во    мне    этой застенчивости…

        Слово по слово. Выпили, конечно, водки две бутылки полных, а вина  и все три. Много не говорить, а пять рублей на угощение пошло, — не шутка!

        Валентин мой румянец  получил  прямо  коричневый  и  стихи сказывает таково зычно.

        Морозиха от стола тогда отодвинулась.

        — Я,  — говорит, — Ксеньюшка, отнесусь, господь со мной, — промеж вас любовь будет.  Как,  —  говорит,  —  вы  на  лежанку ляжете,    ты  с  него  сапоги  сними.  Мужчины,  —  на  них  не настираешься…

        А хмель-то играет. Валентин себя  как  за  волосы  цапнет, крутит их.

        — У  меня,  —  говорит,  —  виденья.  Я как выпью — у меня виденья. Вот  вижу  я  —  ты,  Ксения,  мертвая,  лицо  у  тебя омерзительное.  А  я  поп  —  за  твоим  гробом  хожу и кадилом помахиваю.

        И тут он, конечно, голос поднял.

        Ну, не больше чем женщина, она-то. Само собой  она  уже  и кофточку невзначай расстегнула.

        — Не  кричите,