бабелевскими рассказами и тени целого ряда литературных фигур, самая анонимность присутствия которых тоже, скорее всего, входит в авторскую стратегию.
Так, в тексте не появляется имя Пушкина[14], но один из центральных мотивов рассказа вводится фразой, за которой слышится пушкинский подтекст. Ср. «Мудрость дедов сидела в моей голове: мы рождены для наслаждения трудом, дракой, любовью, мы рождены для этого и ни для чего другого» с концовкой стихотворения «Поэт и толпа» (1828):
«Не для житейского волненья, Не для корысти, не для битв, Мы рождены для вдохновенья, Для звуков сладких и молитв» [98, т. 3, с. 86].
Пушкинская формула не только обращена – бабелевский герой считает себя рожденным как раз для «битв/драк», – но и замаскирована. Соотнесение с ней усложнено дезориентирующей ссылкой на «мудрость дедов» (возможно, еврейских) и непосредственным контекстом, где «звукам сладким и молитвам» соответствует «сидение за конторкой». Однако в рассказе есть и настоящий представитель «чистого искусства» – Казанцев, полемикой с испанскими воздушными замками которого и вдохновлена игра со скрытой пушкинской цитатой. Причем в свете концовки рассказа игра эта окажется гораздо более двусмысленной, чем видится запальчивому герою в начале: жизнетворческая концепция «наслаждения трудом, дракой, любовью» упрется в образ Мопассана на четвереньках.
Тайным играм с Пушкиным вторит линия, незаметно прочерчиваемая к той же кульминационной позе на четвереньках от еще одной необъявленной цитаты – на этот раз из совершенно иного источника. Предвестием финального «предвестия истины» в «Мопассане» служат знаменитые слова о том, что «[н]икакое железо не может войти в человеческое сердце так леденяще, как точка, поставленная вовремя». Анонсированные таким образом «постановка точки» и «вхождение в сердце» осуществляются в финале: «Я дочитал книгу [Мениаля] до конца […] Сердце мое сжалось. Предвестие истины коснулось меня»[15]. Мотив «истины», однако, кажется текстуально не подготовленным. Но лишь текстуально – ибо в подтексте он присутствует самым определенным и существенным образом.
Рассуждению о «железе» предшествует фраза: «Тогда я заговорил о стиле, об армии слов, об армии, в которой движутся все роды оружия», явственно восходящая к провокационному (и очень влиятельному сегодня) ответу Ницше на вопрос, в свое время поставленный перед Христом («Что есть истина?»), в его «Заметках об истине и лжи во внеморальном смысле» (1873):
«Что же такое истина? Подвижная армия метафор, метонимий и антропоморфизмов – короче говоря, сумма человеческих отношений, которые были усилены […] и украшены поэтически и риторически и после долгого употребления обрели твердость, каноничность и обязательность…»