героем-рассказчиком в «бронзовые одежды»[8]. Суровая «истина без прикрас» закономерно (хотя в каком-то смысле и вопреки викторианской стыдливости Толстого) предстает в виде нагого тела, но, разумеется, не эротического женского ню[9], а страдающего тела Христова. При этом, «[ф]изически обнаженное, семиотически [оно] облечено в культурные одежды христианского мифа». (Жолковский [49, с. 116]), чему вторит вся стилистика рассказа, мастерски конструирующая эффект безыскусности (вспомним слова Бабеля о том, как Толстой «не заботится о строении фразы, или, вернее, заботится, чтобы строение ее было нечувствительно для читателя»).
Бабель идет еще дальше в обоих этих противоположных направлениях. Его поэтика сочетает предельную, жестокую до цинизма, репортерскую документальность с причудливой условностью языковой и сюжетной оболочки повествования, а обнажение телесной природы человека – с ее вербальным приукрашиванием[10].
В «Справке»/«Гонораре» игра обеих крайностей видна особенно отчетливо. «Документальный» отчет о первом литературном заработке оборачивается дерзко неправдоподобным и густо стилизованным литературным рассказом о тяжелом детстве. Однако именно такой рассказ оказывается способным завоевать доверие героини, погруженной в самую, казалось бы, «подлинную реальность» жизни.
«Видно, на роду мне было написано, чтобы тифлисская проститутка сделалась первой моей читательницей […] Хорошо придуманной истории незачем походить на действительную жизнь; жизнь изо всех сил старается походить на хорошо придуманную историю. Поэтому и еще потому, что так нужно было моей слушательнице, – я родился в местечке Алешки…» («Гонорар»).
Расчет квазиавтобиографического героя «Справки»/«Гонорара» на удовлетворение литературных запросов его слушательницы в точности соответствует эстетическим установкам самого Бабеля:
«[Х]орошо рассказ читать […] умной женщине [… Я] думаю только о том, как мне обмануть, оглушить этого умного читателя […] оглушить до бесчувствия»
Разумеется, эти стратегии вызывающе противоположны принципам толстовской эстетики, нацеленной на подрыв литературных условностей и нарушение предсказуемых ожиданий читателя. В «Войне и мире» есть эпизод, соотносимый по этой линии со «Справкой»/«Гонораром», – рассказ Николая Ростова Друбецкому и Бергу о своем первом боевом крещении.
«Он рассказал им все Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывает про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтоб оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек […] но незаметно […] перешел в неправду […] Если бы он рассказал