фигурка […], молчащая в углу […] и удар хлыстом, и этот пронзительный свист – только теперь я понимаю […] как много [это] означало для меня» («Детство. У бабушки» [1915], [10, т. 1, с. 39].
Хлыст находится здесь в центре характерной пантомимы из чтения, насилия и значащего – даже звучащего, свистящего – безмолвия[15]. Это пантомима все на ту же эдиповскую тему, что и в «После бала», где герой уступает Вареньку ее отцу-полковнику, сначала танцующему с ней, а затем руководящему поркой солдата (тело которого символически подменяет в этом эпизоде ее тело (Жолковский [49, с. 114, 122]) под излюбленный Бабелем «свистящий» аккомпанемент:
«[С]тоявший против меня солдат решительно выступил шаг вперед и, со свистом взмахнув палкой, сильно шлепнул ею по спине татарина [… В]се так же падали с двух сторон удары на спотыкающегося, корчившегося человека, и все так же били барабаны и свистела флейта».
«Бой отца с сыном» – частая тема и в текстах Бабеля (не исключая «Мопассана» и «Справки»/«Гонорара»). Существенное различие в том, что герои Толстого и Тургенева занимают в эдиповском треугольнике страдательно-наблюдательную позицию. Бабелевские же
то, пользуясь сказовой отчужденностью, тайно смакуют ответное истязание «отцов» («и они стали папашу плетить» [«Письмо»]; «Я час его топтал или более часу» [«Жизнеописание…»]);
то более открыто, хотя и вчуже, любуются мастерами хлыста (например, Дьяковым);
то, вопреки себе, завидуют им («Смерть Долгушова») и подспудно мечтают – в согласии со знаменитой максимой Ницше! – сами этим хлыстом завладеть;
а то и преуспевают в этом, например, в рассказе «Мой первый гусь» – с заменой хлыста на «чужую [!] саблю»[16].
В «Мопассане» этот мотив «телесного письма» – письма на теле отца, сына, женщины – присутствует, но в сублимированном и тем самым несколько ослабленном варианте. Оружие, применяемое героем в борьбе за материнскую фигуру, сугубо метафорично: это точка-штык, символизирующая его литературную власть над Раисой. Да и итоговый баланс рассказа далек от оптимизма по поводу жизнетворческого суперменства – финальная пантомима выдержана в страдательном, а не торжествующем ключе. Тем не менее, бросается в глаза текстуальное родство «точки, поставленной вовремя» и потому «леденяще вонзающейся в человеческое сердце», с «кожаным телом хлыста, остро, больно, мгновенно впивающимся в юного героя-читателя».
Тот же мотив «телесного письма» метафорически венчает композиционную структуру «Справки». За другими ключевыми компонентами отступления о деревенском плотнике не следует упускать из виду прямой физический смысл этой метафоры – уподобление полового акта обстругиванию бревна. При этом, в духе таинственной бабелевской кривой и царящей