гонорею». Об архаических инициационных мотивах, проглядывающих в бабелевском рассказе, в том числе аналогиях между Верой и Бабой-Ягой, см. в гл. 7.
[36] Ср., например, придание вызывающе женственных черт красоте мужественного начдива Савицкого в начале «Моего первого гуся».
[37] Как отмечает Фрейдин [133, с. 1910], даже «Поцелуй», единственный пример успешного соблазнения женщины Лютовым, кончается тем, что рассказчик предает женщину, подкупленную его хорошими манерами.
[38] Подобное устранение обычно совершается в ходе брачных испытаний фольклорного героя: «зубы» так или иначе ломаются или выдираются его помощником (осуществляющим за него укрощение строптивой невесты), в частности, путем порки розгами (Пропп [97, с. 308]).
[39] Так, почти одновременно с «Портом», в 1890 г. появился и был переведен на русский язык роман Золя «Человек-зверь» («Labetehumaine»).
[40] Это свидетельство дается со ссылкой на Гусева [37, т. 2] (запись от 6 мая 1909 г.).
[41] Не забудем сказанное в Прим. 14 со ссылками на гл. 1 о ницшевских источниках «военной» метафоры стиля, а также, возможно, и излюбленного Бабелем «хлыста».
[42] На четвереньки повергается и заглавный персонаж повести Мопассана «Доктор Ираклий Глосс», прямо уподобляемый в тексте Навуходоносору, караемому уже непосредственно ветхозаветным Богом (см. гл. 4).
[43] Ср. зараженного сифилисом Сашку Христа в одноименном рассказе, а также Христа, совокупляющегося с отвергнутой женихом нечистой невестой в апокрифической легенде пана Аполека. Подробно об амбивалентном обращении Бабеля с образом Христа см. в гл. 13. О параллелях между «после бала» и «Мопассаном» см. выше Прим. 4.
[44] По свидетельству художника М.А. Глускина, младшего соученика Бабеля по одесскому коммерческому училищу, четырнадцатилетний Бабель «задавал» ему читать свое любимое «Воскресение» и на переменах проверял степень его понимания (сообщено ученицей Глускина, Е.А. Компанеец, которой он рассказывал об этом в начале 1960-х гг.). Таким образом, в коммерческом училище, куда Толстой в конце концов не отдал героев своей первой книги (см. гл. 1, Прим. 1), Бабель читал и «преподавал» его последний роман.
[45] Из других отметим образ неожиданно разбогатевшего адвоката (ср. Бендерского) и его рассуждения о сходстве своей профессии с искусством: «Ведь и мы тоже, как какой-то писатель говорит, оставляем кусочек мяса в чернильнице»; ср. еще более кровожадное определение искусства в «Мопассане».
[46] Аналогичный мотив есть в «Крейцеровой сонате»:
«[И]стинный разврат именно в освобождении себя от нравственных отношений к женщине, с которой входишь в физическое общение […] Помню, как я мучался раз, не успев заплатить женщине, которая, вероятно, полюбив