Все, что Мениаль имеет сообщить (со слов Гонкура, передающего опять-таки впечатление одного из врачей) о безумном поведении Мопассана, – это, что у того «лицо типичного сумасшедшего, с блуждающим взглядом и опущенными углами рта [la bouche sans ressort]» [75, с. 222; 74, с. 282]. Не фигурируют поза на четвереньках и копрофагия и в достаточно подробных биографиях Игнотуса (1968) и Лану (1979). Значит ли это, что Бабель попросту присочинил эти сенсационные детали, подгоняя финальный портрет Мопассана под стереотипный образ сумасшедшего, впавшего в животное состояние?
Если он не почерпнул этих деталей из каких-то иных биографических материалов или легенд (см. гл. 6), то он, скорее всего спрессовал их сам из разрозненных – и довольно эффектных – документальных данных аналогичного типа. Во-первых, незадолго до покушения на самоубийство и сумасшествия, Мопассан, согласно Игнотусу,
«писал (в письме к «Мадам Х…»), что «иногда вой собак хорошо выражает его состояние [и он…] хотел бы уйти в открытое поле или в чащу леса и часами выть, в темноте» […]. В сумасшедшем доме его желание «выть, как эти собаки», наконец, нашло себе выход. Он действительно выл и даже лизал стены своей комнаты» [60, с. 240-244].
Таким образом, элементы четвероногости и собачьих повадок в сфере еды получают какое-то подтверждение.
Во-вторых, что касается экскрементов,
«две его навязчивые идеи – секс и богатство – закономерно совместились в его фиксации на мочевом пузыре. Он удерживал мочу с настойчивостью, напоминавший контроль над его половыми железами […] О своей моче [он воскликнул]: «Это алмазы! […] Я не должен мочиться: моя моча – драгоценности. С ними я ходил к светским дамам»» (с. 243).
Налицо установка на сохранение собственных выделений, – хотя и не путем поедания и не применительно к калу.
В-третьих, и это существенно не только в связи с животной метаморфозой в узком смысле, но и с ее более широкими религиозными и мифологическими коннотациями:
сойдя с ума, Мопассан уверял: ««Бог вчера провозгласил с Эйфелевой башни на весь Париж, что господин де Мопассан – сын Бога и Иисуса Христа». Другое видение: «Только Дьяволы бессмертны… Я сильнее Бога! […] Иисус спал с моей матерью: Я Сын Божий» […] Он по очереди чувствовал себя Богом, Дьяволом, Природой. Весной он воткнул зеленые ветки в землю и сказал [своему слуге] Франсуа: «Давай посадим их и на будущий год из них вырастут маленькие Мопассаны!»» (с. 244).
Последняя деталь перекликается с мотивом животной аватары, но идет в спуске по лестнице существ еще дальше, что напоминает о круговороте всего живого, которым завершается история мисс Гарриэт. Этот круговорот, в свою очередь, входит – вместе с сумасшествием, позой на четвереньках