Главная » А. К. Жолковский, о Бабеле А. К. Жолковский, о Бабеле
понимать – если не до самоубийства, то до проституции). Угрызения совести мучают Жан-Жака, долгие годы не смеющего открыться никому, даже «маменьке» – г-же де Варанс, и становятся одним из стимулов к написанию «Исповеди» и объяснению мотивов своего поступка. «Как ни странно, причиной […] послужило мое расположение [amitie] к [Марион…] Она присутствовала в моих мыслях, и …
для торжественной церемонии было подарено «белое облачение» каковое мне бы тоже очень пригодилось, но мне его не дали […], поскольку я не имел чести быть евреем» (с. 61). Поистине бабелевский букет из бандита, то ли еврея, то ли славянина, красивой одежды и ловкого и выгодного притворства! Через сотню страниц и четырьмя годами позже все еще …
конспективно проходит животная аватара Навуходоносора. Телесность кары, постигающей Навуходоносора (а в дальнейшем Мопассана), акцентируется и применительно к Валтасару, проявляясь в ослабении — при виде письмен на стене — его колен и чресел. Бросаются в глаза и новые вариации на эту знакомую тему, имеющие прямое отношение к бабелевскому «Мопассану». Прежде всего, до предельной четкости доводится “переводческий” …
Растения, животные, люди, звезды, миры все зарождается и умирает для того, чтобы превратиться во что-то иное» (с. 337). [10] Все последующие цитаты – из второй части романа. [11] Еще одна “розовая” женщина, тоже, по-видимому, еврейского происхождения, – Ольга Юльевна Каминская-Корсак, урожд. Гюнтер (Гюннер), дочь врача и акушерки [35, т. 15, с. 569], – героиня автобиографического …
с сочинениями своего питомца […] Я бы не поверил, что такое возможно, если бы не убедился в этом своими глазами. К тому же в происшествии этом была еще одна сторона […]” «– Я понимаю [сказал М. Д. Левидов, тоже литератор и лошадник, когда ему передали эту историю], что самое интересное здесь именно чудо, сотворенное Бабелем. …
книга [… Я] раскрыл ее наугад. Буквы построились в ряд и смешались […] Но что собиралась Вера делать, я так и не понял. […] Расплывшиеся соски слепо уставились в стороны […] Глаза ее слипались…» 9. Об инициации в ее связях с рождением, смертью и влечением к матери и проститутке см. в гл. 10. 10. …
сосудов, т. е. Валтасара. Это соответствует принципиальному идолопоклонству героя, нацеленного на подражание Мопассану-Навуходоносору. Впрочем, даже и в случае поклонения истинному Богу (т. е., при недвусмысленной канонизации Мопассана), похищение его сосудов носило бы святотаственный, и уж во всяком случае, трансгрессивный характер. Но трансгрессия, в любых ее вариантах, и есть то, чего ищет Бабель. Так ли уж …
с биографическим фактом гибели поэта на войне.[4] Но это по сути то же самое, что делает Бабель с мопассановским «Признанием», возгоняя скабрезный сюжет до философского градуса путем соотнесения с последней агонией самого автора. Финальное равновесие (Но ты живешь, и я с тобой спокоен) Мандельштам обретает, воззвав к «Богу Нахтигалю» — поэтическому Соловью-Богослову Генриха Гейне.[5] Бабель …
и отборную группу еврейских отроков. Им назначают пищу с царского стола и дают халдейские имена, в частности, Даниила нарекают Валтасаром. Даниил решает не оскверняться царской едой и выговаривает право держаться заведомо кошерной вегетарианской диеты. Глава 2. Навуходоносор тщетно требует от халдейских мудрецов разгадать его сон. Под страхом казни они находят Даниила, вызывающегося с Божьей помощью …
Эта «авторская идиллия» достигается ценой еще одного оригинального решения, переворачивающего самые основы рассматриваемого топоса. Встреча с проституткой обычно ставит перед героем вызывающе трудную задачу «справиться с жизнью». Бабель переопределяет суть этой задачи. У Чернышевского и Достоевского она носит общественный и нравственный характер: жизнь выше искусства, героиня – благородная жертва, проституция – зло, подлежащее исправлению. Бабель …
|
