Автор admin
между языковыми фрагментами, а следовательно, и между их смыслами. В результате, текст одновременно и движется вперед, и топчется на месте, как бы повторяя одно и то же. Якобсон назвал это явление проекцией парадигматики на синтагматику. Приведем несколько примеров из «Справки». Начнем с общеизвестной черты бабелевского стиля — элементарного повтора …
(и в «Воскресении», и в «Мопассане» – французской) литературы в контрапункт к основному действию. По поводу «Дамы с камелиями», на которую Нехлюдова ведет кокетничающая с ним графиня Mariette, называющая Катюшу Маслову «Магдалиной» (с. 252), он говорит: «Это не трогает меня […] Я так много видел настоящих несчастий, что…» (с. 305). По выходе Нехлюдова от графини …
Чем пристальней взглядывались мы в текстовую ткань Бабеля, тем очевиднее становилось, что его отношения с литературными предшественниками повторяли некоторые сюжетные ситуации в рассказах, взаимоотношения между телами их героев и т. д. Деформация интертекста сопровождалась искажениями или трансформациями телесности или темой насилия; дистанцирование от манящего источника отражалось в вуаеристской позиции рассказчика; а отношению к литературному предтече …
«Признания» в будуаре Раисы. Биографическая документальность – естественный источник для предвестий истины и материал для точек, леденящих убийственнее железа. Еще в молодости Бабель, восхищаясь «железной прозой» Киплинга, говорил, что «рассказу надлежит быть точным, как военное донесение или банковский чек. Его следует писать тем же твердым и прямым почерком, каким пишутся приказы и чеки». Впрочем, добавлял …
liberte la brute humaine”). А ближе к концу рассказа Толстой опустил слова о том, «как целуют братскую плоть». Кроме того, в описании финального припадка Селестена он заменил его подчеркнуто животные “quatremembers” на вполне человеческие «руки и ноги». И, наконец, последние членораздельные слова матроса Толстой превратил из полубессвязного лепета: «Это ты, ты, Франсуаза, маленькая ты моя!», …
отдаться ей без оговорок: «Нет ты мне всю церковь построй» (с. 289); е) евангельский подтекст «спасения» (одной из манифестаций которого и является разговор о постройке церкви) доводится до его кощунственной инверсии – герой, уже оплеванный (проституткой) подобно Христу, обращается в своих колебаниях к его опыту и решает превзойти его в кенозисе: » – […] Если …
А если любишь людей […] так вот, бери меня. А я […] тебя возьму!» (с. 291). Незадолго до этого герой, рассерженный героиней, обзывает ее «проституткой», «дрянью», «зверюкой», «мерзостью» и «падалью», которую надо «бить» и даже «истреблять» (с. 286–287). Этим он обнаруживает характерную элитарность и абстрактность мышления революционеров, безразличных к конкретным людям, – черты, скрытые за …
прибегает ко лжи[9]. На пересечении всех этих качеств – слабохарактерности, книжности и дешевого сочинительства, с одной стороны, и эгоцентризма, озлобленности и тиранства, с другой, – и возникает специфическая «игра» подпольного человека. Она в концентрированном виде воплощает революционное манипуляторство Чернышевского и его героев, заквашенное на водевильных интригах (см. Прим. 7), и предвосхищает еще более острую гиперболизацию …
растрогана, но, скрывая это, говорит: «что-то вы точно как по книге» (с. 159), и его охватывает злоба («Постой же, – подумал я-«; с. 159). Глава 7. Герой еще больше упирает на драму продажности и цинизм сутенеров, «обкрадывающих» подопечных девок. Он впадает в пафос и в то же время наблюдает за собственной «игрой» и за душевным …
«товарищей» и «учиться быть плохим», в частности пить, чтобы вернуться к «темной мудрости» «самой черной земли». Тронутая его жертвой и в контрапункт к его спуску во тьму, проститутка задумывается о присоединении к «братии» революционеров, но тут приходит пристав, который арестовывает героя, одновременно сожалея о его отступничестве, ибо тайно уважает революционеров больше, чем себя, «полицейскую шлюху». …
|
